И вот у этих самых Глафиры с Петром пришлось Тоне просидеть целых два часа. После рассказа бабы Степаниды она представляла себе женщину злобной и некрасивой и была удивлена, увидев невысокую тетку лет тридцати пяти с мелкими, совершенно незапоминающимися чертами лица: носик коротенький, губки собраны «уточкой», мелкие глазки сильно подведены и накрашены, а брови выщипаны и нарисованы заново где-то посередине лба. Образу злодейки, нарисованному Тоней, внешность Глафиры никак не отвечала.

И супруг ее тоже на злодея не тянул, правда, в Петре все было слишком: слишком крупный, слишком медлительный, со слишком ровными желтоватыми зубами, слишком покатым лбом. Одно у них было похожее с Глафирой – глаза: неопределенного цвета, то ли серые, то ли карие, почти без ресниц.

– Ну ты, Петр, раздался! – заметил Виктор с усмешкой.

– Кормлю хорошо, вот и поправляется, – затараторила Глафира. – И правильно, хорошего человека должно быть много. А вот ты, Витя, почти не изменился, только поседел. Что, семейная жизнь довела?

И она захихикала.

Виктор отшутился, сказал пару комплиментов Глафире, и они пошли осматривать дом. Бросив несколько взглядов на жену, он сразу понял, что вечером будет скандал, сам же испытывал искреннее удовольствие, наблюдая за Рыбкиными и внимательно разглядывая их жилище. Хохоча про себя, внешне Виктор оставался серьезным, внимательным, слушал бред, который несла Глафира, и вставлял время от времени вопросы, побуждавшие ее с еще большим пылом распинаться перед ними о прелестях пребывания в деревне, о том, каких трудов им стоило декорировать дом по своему желанию, об их коте и о десятке других столь же неважных вещей. Она не умолкала ни на минуту, и Виктор, ожидавший расспросов о его работе, о жизни, понял, что ошибался: их пригласили исключительно как зеркало, способное в полный рост отразить счастье семьи Рыбкиных. «Совсем тяжело вам здесь, голубчики, – подумал он. – Старые деревенские с вами не общаются еще с тех пор, как бабку Александру отдали в дом престарелых, а новым вы со всеми вашими бордовыми портьерами не нужны. То-то вы мне так обрадовались!»

Тоня устала уже через пятнадцать минут. Дом был жуткий, со множеством безликих картин на стенах в тяжелых золоченых рамах, с зеркалами в самых неожиданных местах, с огромной кроватью под балдахином, которую им с гордостью продемонстрировала хозяйка. Виктор заинтересованно осмотрел ложе и обратил внимание на большую золоченую букву «R», выгравированную на спинке кровати из красного дерева.

– «Эр» – это в смысле «Роялти»? – поинтересовался он. – Ее королевское величество? Знак королевы в Англии, – объяснил он Тоне, вопросительно посмотревшей на него. – Ну да, правильно, если все выдержано в английском стиле, то почему же кровать должна быть исключением?

– Никакое и не «Роялти», – ответил Петр.

– А что же?

– Догадайся, – хихикая, предложила Глафира. – Попробуй, ты же умный. Ну, ведь так просто!

Виктор постоял, наморщив лоб, потом сказал:

– Сдаюсь. Ну, расшифруйте.

– Рыбкины, – внушительно произнес Петр.

– Не понял…

– Что не понял? Фамилию нашу забыл? Рыбкины мы, а «эр» – первая буква фамилии.

Виктор перевел взгляд с ухмыляющейся Глафиры на спинку кровати, и в глазах его что-то промелькнуло.

– Ах Рыбкины! – медленно проговорил он. – Ну конечно, как же я сразу не догадался!

Рот его начал странно подергиваться, и Тоня с тревогой посмотрела на мужа.

– Рыбкины, значит… – широко улыбаясь, повторил он. – Вот это да, ребята! Вот это мысль! Слушай, Тонь, давай и мы с тобой на кровати букву «че» напишем, чтобы все серьезно было, а? Вообще-то нет, в английском алфавите такой буквы нет, а две писать…

– Ну, значит, не судьба тебе! – довольно заметил Петр. – Свое что-нибудь придумай, а не воруй идеи у других.

Тоня, понявшая, что муж издевается почти в открытую, ожидала его следующей реплики, но Виктор промолчал.

– Тоня, а вы что же ничего не говорите? Вам нравится наша скромная спаленка? – светски осведомилась Глафира.

– У вас, наверное, детей много, – негромко сказала Тоня, глядя на огромную кровать, размером почти со всю комнату.

– Каких детей? – удивилась Глафира, высоко подняв нарисованные брови.

– Ну, как каких – ваших, конечно.

– А при чем здесь кровать и дети?

– Ни при чем? – в свою очередь удивилась Тоня. – Не знаю, мне казалось, что это как-то связано.

Петр и Глафира глядели на нее, как на ненормальную, но она постаралась изо всех сил сохранить серьезный вид и перевела взгляд на картину, на которой толстая голая баба, спиной к зрителям, рассматривала свое отражение в маленьком зеркальце. У Тоня мелькнула мысль, что натурой служила хозяйка дома. За ее спиной Виктор болтал с Глафирой, а ее муж тяжелым взглядом смотрел Тоне в затылок.

– Нет, я так и не понял, при чем здесь дети, – неожиданно сказал он спустя несколько минут.

Тоня обернулась к нему:

– Что?

– Говорю, про детей я шутку не понял. Может, я дурак? Объясните.

– А я и не шутила, – стараясь глядеть прямо ему в глаза, ответила Тоня. Почему-то выдерживать его взгляд было тяжело, и ей хотелось посмотреть в сторону. И что ее за язык тянуло? – У вас такой дом большой, семья хорошая, сразу видно, жена о вас заботится, вот я и решила, что в такой семье должно быть много детей.

– А-а… – успокаиваясь, качнул головой Петр, чем напомнил Виктору быка, которого угомонил пастух. – Нет, детей у нас нет. Пока. Потом, может, будут.

Неприятная тема была исчерпана, и Тоню с Виктором посадили за стол.

Через час Тоне казалось, что она провела в этом доме по меньшей мере неделю, ужасно хотелось уйти отсюда, но Виктор активно интересовался делами Рыбкиных, расспрашивал о бизнесе, выражал восхищение. Глафира принимала все за чистую монету, но Тоня не поручилась бы, что ее муж тоже поддался обаянию Виктора. Тот мало говорил, много ел и иногда, когда Виктор особенно пылко отзывался об очередной идее Глафиры, пристально смотрел на него маленькими глазками неопределенного цвета. С Тоней он почти не разговаривал, только изредка просил передать то салат, то жареную курицу.