То, как Тоня вышла, никто не заметил. Коломеев с седым опером по имени Михалыч записывали то, что рассказывал Виктор. Молодой паренек с нежным, словно у девушки, лицом сидел около тела, сосредоточенно что-то изучая и записывая в маленький блокнотик. Тетю Шуру Капица отпаивал невесть откуда взявшейся настойкой пустырника. «Это же моя, – вспомнила Тоня, – я для себя покупала». Она аккуратно прикрыла за собой дверь, сунула ноги в валенки и, как была, в одном свитере и джинсах, вышла на улицу.

Уже начало смеркаться. Тоня быстро прошла по саду, открыла калитку, перебежала через улицу, не чувствуя холода. Дверь была открыта. Она встала на пороге, глядя на сгорбившуюся фигурку у окна.

– Что встала? – раздался усталый старческий голос. – Проходи, присаживайся. Чайку хочешь?

– Чайку… – повторила Тоня, глотая слезы. – Умерла она, Степанида Семеновна.

– Знаю, – старушка наконец обернулась и, не глядя на Тоню, проковыляла в кухню. – А я себе, пожалуй, поставлю чайник-то. Догадалась я, догадалась. Смотрю в окошко, а не выходит никто. Ну, тут уж все понятно стало. Ой, что-то озябла я, должно быть, похолодало на улице.

– Как же вы могли? – плача, спросила Тоня. – Вы же все знали… и молчали.

– Я не молчала, – возразила старушка, появляясь в дверях с чайником. – Чайник-то у меня, оказывается, горячий… Я тебе что сказала? Сказала – уезжай отсюда, не надо тебе здесь оставаться. А ты мне ответила, голубушка, что муженька своего оставить не можешь. А я ведь тебя просила уехать, просила…

Она поставила на стол вазочку с печеньем, две чашки.

– Угощайся. Я чайку-то с травками заварила.

– Вы… – шагнула к ней Тоня. – Вы сумасшедшие все! Сумасшедшие! – Из ее горла вырвалось рыдание. – Столько человек умерли, такой смертью страшной, а вы чайку мне предлагаете! А ваша Женя… Она вас выгораживала, говорила, что вы ничего не знаете! А вы все знали, все! Наверное, это вы и придумали!

– Глупости говоришь, – спокойно заметила Степанида, разливая чай по чашкам. – Ничего я не придумывала, жила себе своей жизнью. А потом объявилась моя Женечка в таком вот виде странном. Я ее и не узнала. А как рассказала она мне про все, что случилось, про братьев своих, про родителей, тут уж я поняла, что не дело мне в стороне оставаться. Поселила ее у себя, вот и вся моя помощь была. Не я, так другой бы кто ей жилье дал. А так даже удобнее – и до вас ближе, и Женя при мне.

– Да у нее второй брат должен выйти через несколько лет!

– Никуда он не выйдет. Похоронила его Женя и оплакала. Нет больше Мишеньки, и Сенечки нет. А я ведь их любила, ребятишек. Своих-то бог не дал, так хоть с чужими повозиться… А теперь, значит, и Женечка моя вслед за ними ушла.

– Вы сумасшедшая, – повторила Тоня, с ужасом глядя на старуху. – Вас нужно в тюрьму посадить.

– Посади, посади, – кивнула Степанида. – Все одно мне помирать скоро. Да только ведь тебе, Тоня, никто не поверит. Все слышали, что Женька сказала, – не знала я ни о чем. Жалко, не успела она…

– Да за что?! – выкрикнула Тоня. – Что вы все так ополчились против Вити?! С Женей понятно, а вы-то тут при чем?!

Старуха подняла к ней строгое морщинистое лицо и покачала головой.

– Ай-яй-яй! Ничего ты, красавица, не поняла и не почувствовала. Таким, как твой Витя, не должно быть жизни. Он страшнее, чем Графка покойный, потому что тот алкаш был спятивший, а Витя твой разумнее разумного. И с разумом все делает. И Андрею бедному, Машиному сынку, он жизнь разрушил, и все почтальоново гнездо загубил… Муж твой умный, от ума все его и горести. А сказать вернее, не его – других. Ему-то чего, как жил, так и живет, и совесть его не грызет… Вон, даже дом почтальонов догадался купить, хотя по его милости он пустой стоял, а хозяева в могилах.

Тоня опустилась на корточки и прижалась затылком к прохладной стене.

– А ты, голубушка, в голову не бери, ты тут ни при чем, – сказала Степанида, прихлебывая чай. – Тебя никто обижать и не собирался, не думай ничего такого. Женька ведь тебя жалела. Кстати, печенье тебе оставила, вкусное. Бери, угощайся. Хоть так помянешь покойницу.

Тоня подняла на нее красные глаза, встала и пошла прочь, а за ее спиной одинокая старушка за столом с двумя чашками осталась пить чай вприкуску с печеньем на гречишном меду.